Для начала необходимо раскрыть сущность понятия норм международного публичного права. Мало где можно встретить прямое определение. Как правило, это понятие рассматривается через категорию собственно международного публичного права. Например:

«Международное публичное право – совокупность юридических принципов и норм, регулирующих отношения между государствами и другими участниками международного общения».[1] Таким образом, путём логической перестановки субъектов определения можно получить следующее тождество: «нормы международного публичного права – это нормы регулирующие отношения между государствами и другими участниками международного общения». Для справки, следует отметить, что под «другими участниками международного общения» понимаются международные организации, призванные для осуществления международного общения, например ООН – международное объединение государств в целях поддержания и укрепления мира и безопасности.[2]  А также объединения и организации отдельных государств, выступающие на международной арене. Например, парламенты «демократических» государств

По сути международные публично-правовые нормы являются всего-навсего косвенными способами влияния (или, если угодно, управления и подчинения)  одних государств на другие. Если в обществе, состоящем из индивидов социально-политическое регулирование отношений затруднительно, то, следует полагать, несколько сотен государств вполне способны решить какие-либо инциденты без установления правовых норм. Последние фактически являются лишь способом поддержания правил «хорошего тона», поскольку юридически закреплённое неравенство на сегодняшний день уже не имеет перспектив в силу широкого распространения идей демократизма, которые, пожалуй, ещё больше ввергают мир в систему олигархической эксплуатации.

Об это можно говорить, исходя из самой природы права. Публично-правовые нормы появляются, когда власть начинает испытывать трудности в управлении, заходя за пределы «дозволенного паразитизма». Ведь интересы диалектически расширяются не только у подданных, но и у управленцев. Тогда появляются определённые нормы, которыми государство показывает свою сдержанность и которые впоследствии оно всеми способами потом пытается обернуть в свою пользу.

Та же самая картина складывается в сфере международных отношений, когда государства-вассалы и государства-покорённые восстают против прямого гнёта. В качестве примера можно привести фразу представителя РФ при ООН Виталия Чуркина в отношении роли США, в связи с боевыми действиями в области грузино-югоосетинского конфликта: «Нам не хотелось бы думать, что США дали зеленый свет этим авантюристическим действиям грузинского руководства».[3] Пусть это конкретное обращение является намёком на участие США, но такова вся политика России по отношению к этому государству. Не секрет что Соединённые Штаты проводят экспансионистскую политику в отношении всего мира, отсутствие чего и сами Штаты не отстаивают в должной мере. Однако нет оснований этого утверждать именно в силу формального правового равенства всех государств. Эти правовые нормы создают мутную обстановку на международной арене. Российское руководство, просто-напросто закрывает глаза на поведение агрессора, осознавая свою неспособность дать ему отпор. Нормы права, которыми часто оперировало последнее, являются своего рода утешением, которое позволяет полагать, что опасности нет, поскольку её не видно. США вполне могут довольствоваться тем, что фактически покорённое государство готово истощать свои богатства в их пользу ради сохранения такой иллюзии.

Итак, для того чтобы рассматривать форму (а правовая норма, в том числе международно-публичная, является формой), необходимо рассмотреть её политологическую сущность. А сущность публично-правовой нормы заключается в противостоянии управленцев и управляемых (фактически подданных, как правило, граждан). Притом с течением времени управленец не обязательно является формальным главой общности, а лишь получает плоды этого управления, которое осуществляет система правовых регламентаций.

 «Общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договоры Российской Федерации являются составной частью ее правовой системы. Если международным договором Российской Федерации установлены иные правила, чем предусмотренные законом, то применяются правила международного договора»,[4] - такая роль отведена международным нормам п. 4 ст. 15, Конституции РФ. Однако, уясняя эту статью, нельзя не учитывать, что она касается и норм публичного права. Это делает государственное устройство весьма уязвимым для внешнего вмешательства. Фактически, те пробелы в порядке и принципах формирования власти в стране могут восполняться извне, что является актом прямого властного вмешательства. Например, до того как в 1998 году вышло Постановление Конституционного Суда РФ от 11.19.1998 «По делу о толковании положений части 4 статьи 111 Конституции. Российской Федерации» вызывал затруднение вопрос: может ли Президент РФ по ст. 111 Конституции РФ трёхкратно выдвигать, а затем и назначать одну и ту же кандидатуру на должность Председателя Правительства? Грубо говоря, п. 4 статьи 15 Конституции допускал возможность международного регулирования порядка назначения премьер-министра, например, международным соглашением о порядке назначения глав исполнительных ветвей власти.

Как отмечает С. Ю. Марочкин, «общая теория права пока не преодолела свою традиционную ориентацию лишь на внутригосударственное право, многие понятия и положения выработаны без учета международного права, и вряд ли можно сказать, что она готова к объяснению нового феномена право­вой действительности – «нормы международного права в правовой системе России».[5] И вместе с тем, государство делает большую ставку на международные связи, что порой доходит до прямого вмешательства в его дела.

Интересна точка зрения Председателя Верховного Суда США, Джона Маршалла, высказанная в 1829 года по одному рассматриваемому делу: «Договор по своей природе представляет собой не законодательный акт, а контракт, заключенный между двумя государствами. Поэтому, как правило, сам по себе он не обладает юридическим эффектом… и может быть исполнен только суверенной властью соответствующей стороны договора».[6] С позиций этой точки зрения нынешние положения Конституции России несправедливо возводят международные договоры в законодательный статус

Однако если говорить о роли международных норм в правовой системе США, то можно отметить официальный принцип, предусмотренный законодательством. Он ставит политику США в столь же уязвимое положение. В соответствии со статьёй IV Конституции США положения международных договоров являются «верховным законом страны», а также имеют приоритет в случае их противоречия с законодательством штата.[7] Вероятно, США могут позволить себе такую политику, учитывая их влияние на международные «законодательные организации», а так же наработанные навыки невыполнения писаных законов.